Выбор Шатеры - Страница 47

Сонный порошок — отличная вещь! Частенько выручает в подобных ситуациях, когда другого способа быстро утихомирить человека просто нет. Правда, отходняк после него дня два будет. Но это уж мелочи жизни.

Осторожно укладываем девчонку на кровать. Отхожу в сторону, давая возможность лекарю — серьезному худенькому парнишке лет девятнадцати — сделать свое дело.

Шустро разложив на столике скрученную в валик сумку со всевозможными лекарствами, снадобьями и инструментами, лекарь начинает колдовать над израненным телом девочки. Его задача сделать так, чтобы к утру от всех ее ран, синяков и ссадин не осталось и следа. Я не допущу, чтобы по вине Стива Ромеро между нашими планетами вновь обострились отношения. Их и сейчас-то дружескими не назовешь. Но как говорится в Книге Книг отца Марка, «худой мир лучше доброй ссоры», и я полностью с этим согласна. Хватит уже! Навоевались! Даже в Катаре столько вдов из-за войны осталось — не перечесть. И погибли-то, главное, за невесть что. За новые рудники с топливными кристаллами? Да провались они пропадом! Если война нужна политикам и дельцам — вот пусть сами и воюют, а простому люду, где стреляют, делать нечего. На кусок хлеба бы заработать да семью прокормить — вот наша война. А не та, которую разжигают политики.

Лекарь осторожно поворачивает Айрис на бок. Ловит мой вопросительный взгляд.

— Сделал, что мог, — едва слышно отвечает он.

Не могу удержать вздох облегчения. Значит, все-таки я подоспела вовремя! Слава богу! От одной мысли, что эти твари могли сделать с Айрис, мне становится плохо.

— Сможешь подправить ей память?

Ведунья — хмурая остроносая женщина лет тридцати — отрицательно качает головой.

— Нельзя. В ней бушуют эмоции. Если что-то пойдет не так — она лишится разума.

— Как «серые» прислужницы? — догадываюсь я.

Ведунья кивает. Что ж, она права. Не стоит рисковать. Но что делать с Айрис утром? Как избежать ее истерики? Как заставить ее молчать? Вопросы, ответов на которые у меня нет.

* * *

Стою у окна. Еще немного, и у горизонта забрезжит изумрудно-малиновый рассвет.

Лекарь уже ушел. Парнишка хорошо справился со своим делом: к утру от внешних физических увечий на теле дочки посла не останется и следа. Вот только что прикажете делать с увечьями душевными?

Ведунья помогает мне переодеть Айрис. Розовая ночнушка с рюшами, столь гармонично смотрящаяся на ней еще прошлым утром, сейчас почему-то вызывает неприятный диссонанс.

— Что будешь делать, когда она проснется? — тихо интересуется ведунья.

— Не знаю. Что-нибудь придумаю.

Ведунья протягивает мне маленький кожаный мешочек с каким-то порошком.

— Здесь одна доза. Порошок забвения. Дашь, если заистерит.

— Тандурим? — Уже от одного этого слова меня передергивает. Перед глазами сразу встает невменяемо-счастливое лицо матери, принявшей заветную дозу. — Нет. Спасибо.

Хватит с Айрис на сегодня бед. Я еще только на тандурим не подсаживала. Все знают: с него обратной дороги не будет!

Ведунья надменно усмехается.

— Было бы предложено.

Прячет мешочек. Отходит к окну, вглядываясь в даль пустым взглядом. Я хорошо знаю этот взгляд. Ведунья уже не здесь. Ее сущность облетает ближайшие окрестности, чтобы убедиться, что опасность миновала.

Не могу ни о чем думать. Чувствую, как силы предательски покидают меня. Очень хочется спать, только вряд ли я сегодня уже засну. Замечаю, что от перенапряжения трясутся руки и ноги.

Ведунья остается в комнате с Айрис, а я запираюсь в ванной. После всего случившегося мне надо хоть немного побыть одной, иначе я просто сойду с ума.

Включаю горячую воду. Раздеваюсь, стараясь не замечать пятна крови харрдрогов, оставшиеся на моем платье. Одежду надо будет сменить. А лучше сжечь.

Чувствую, как горячая вода обжигает кожу, но я не хочу делать ее холоднее. Напротив, беру мочалку, мыльную пену и тру тело до красноты, словно пытаясь стереть с себя кровь тех, кого я всего лишь несколько часов назад собственноручно отправила к Отару.

Знаю. Они заслужили смерть. Но мне почему-то от этого не легче.

Продолжаю с остервенением тереть тело, не замечая, что истерично реву. Я словно пытаюсь отмыть мочалкой не грязь с кожи, а смертный грех, который сегодня сознательно взяла себе на душу. Хуже всего, что понимаю: будучи такой грязной, я не могу… Не имею права быть рядом с Эваном. Не хочу пачкать его собой. Потому что после случившегося мою душу уже не спасти.

Я совершила убийство.

Сознательно.

Хладнокровно.

И я испытала при этом удовольствие.

Но что самое страшное — я не раскаиваюсь.

Мой мальчишка-альтаирец слишком добрый, слишком хороший, слишком… не для меня. Мне нет места в его жизни. Давно пора посмотреть правде в глаза: никогда и не было. Я сама не позволю Эвану вновь впустить меня в свою судьбу.

Продолжаю, не останавливаясь, судорожно тереть мочалкой тело. Почти до крови.

Тру, тру, но так и не получается оттереть ни отчаяние, ни боль, ни скорбь по загубленной жизни и душе. Смывается лишь внешняя грязь, а разъедающее душу пятно, оставшееся от совершенного убийства, увы, так и остается нетронутым.

* * *

Истошные женские крики, встревоженные мужские голоса, торопливые шаги, переходящие в бег. Сначала за окном — во Дворе, затем в коридорах особняка. Не надо иметь семи пядей во лбу, чтобы понять — кто-то из местных нашел тела харрдрогов.

Злюсь на воинов. Неужели нельзя было додуматься убрать трупы?! Или это приказ Карла? Скорее всего так оно и есть. Воины Руара не совершают оплошностей. Интересно, что задумал Верховный Воин?